|
|
Действующие лица:
Клаус фон Адельманн, граф
Макс фон Адельманн, его младший брат
Клара, медицинская сестра
Беата, жена Клауса
Официантка в кафе
*Примечание автора:
все женские роли исполняет одна актриса
Небольшая палата дома престарелых.
В углу стоит кровать, рядом с ней прикроватная тумбочка.
На кровати лежит человек, прикрытый до подбородка одеялом.
Видна только его седая голова.
Вечереет, в палате полумрак.
Человек (слабым голосом, почти со стоном). Сестра... (пауза) Сестра... Сестра!... Утку! Господи, боже мой! Нет сил даже говорить... Сестра... Я угасаю... Эй, кто-нибудь!.. Никого! Один в целом мире… Какая же всё-таки сволочь Макс! Вот как он отблагодарил меня -- засунул в эту дыру, в этот проклятый дом престарелых и оставил меня здесь умирать. Меня! Меня, который заменил ему отца! Моя покойная мама всё время повторяла: Клаус, ты должен быть снисходительным -- ведь Макси твой младший брат. И я был снисходительным, бог тому свидетель. Когда он в двадцатилетнем возрасте изнасиловал малолетнюю дочку нашего дворника, не я ли замял скандал, отправив девочку в итальянский закрытый пансионат. Зверски дорогой, между прочим! А молчание дворника купил такой пачкой денег, что тот с трудом оторвал её от стола. Но брат! Для брата ничего не жалко. И к тому же, честь семьи. А когда Макси, пьяный в сиську, напИсал на дверь полицейского управления, не я ли вызволял его оттуда, предъявив липовую справку, что у мальчика воспаление мочевого пузыря, и он, дескать, не мог терпеть. Какого там пузыря! В таком возрасте вообще нет пузыря. Это в моём только он и есть… Сестра! Умоляю, утку принесите!.. В полиции, конечно, не поверили, и мне пришлось употребить всё своё влияние, подёргать за ниточки своих связей для того, чтобы комиссар закрыл глаза на это дело. Хорошо ещё, что мы с ним были чем-то вроде приятелей… Н-да! А история с Беатой… О прочих художествах моего братца предпочитаю не вспоминать. Я поседел, когда мне было едва за тридцать. И это тоже заслуга Макса. Ой, сейчас умру… Сестра! Умоляю -- утку!
Сестра (из-за кулис). Иду-иду, господин граф! Одну секундочку!
Человек. Сволочь Макс денег пожалел. Что характерно -- моих. Ничего лучшего не нашёл для меня, кроме этого убожества. Утки, и той не допросишься. А двери полицейского управления здесь, между прочим, поблизости нет. Ещё брат называется! Я дал ему прекрасное образование -- элитная гимназия, престижный университет в Гейдельберге. Когда я ему об этом деликатно напомнил, он ухмыльнулся и сказал, что я не особенно на него тратился: образование, дескать, в Германии бесплатное. Нет, каков наглец! Бесплатное-то оно бесплатное, но кто оплачивал его квартиру? Между прочим, не такую, как моя нынешняя. Да разве только квартиру? А его походы по девочкам? А его лечение триппера -- pardon pour expretion? Вечно он во что-то ввязывался. Какие-то демонстрации протеста с идиотскими лозунгами, какие-то невнятные партии… Против чего протестуете, спросил я его. Против буржуазии, против таких, как ты, самоуверенных и благополучных, против этого гнусного сытого общества, сказал он тогда. Нет, каков голодный страдалец?! И это родная кровь! Чем мы ему не угодили, спрашивается. А учился он, кстати сказать, из рук вон плохо. Это я ему тоже напомнил. Ага, ответил он мне тогда, плохо, как же! То-то я смотрю, что сегодня я стою во главе концерна, а ты всю жизнь носился только со своим происхождением и думал, что за это тебе будут платить. Хрен тебе! Представляете? Так и сказал! Хрен тебе! И ещё добавил: на рыло. Мальчишка! Набрался вольностей в своём Гейдельберге. Да, я горжусь моей родословной. Мой дед был прусским генералом и командовал дивизией. Когда я напомнил об этом Максу, он глумливо ответил, что, во-первых, это и его дед, а во-вторых, все знают, как он крупно обосрался вместе со всей своей дивизией. И не постеснялся вслух произнести это неприличное слово: о-бо-срал-ся. Я был возмущён. Я высоко поднял голову и ответил, что для чистоты крови это событие не имеет значения. А потом гордо добавил: обосраться может каждый. Этими демократическими словами я думал произвести впечатление на Макса. Но он в это время уже болтал по телефону с какой-то очередной своей шлюхой, и моя реплика так и повисла в воздухе... Сестра! Да принесите же, наконец, утку!
Сестра (из-за кулис). Сию минуту, господин граф. Уже лечу.
Граф (саркастически). Она летит! Она уже час летит над этим гнездом кукушки. А гнёздышко, скажу я вам, довольно гнусное. Справа от меня сосед -- старичок с наивным выражением лица. По вечерам он устраивает концерты популярной музыки: поёт, аккомпанируя себе на стуле. Гвоздь его репертуара -- старый солдатский марш "Wenn die Soldaten durch die Stadt marschieren". Представляете?! В наше время, и такое?! Как-то, встретив его в коридоре, я сказал: "Послушайте, оберштурмбанфюрер, прекратите декларировать свои нацистские взгляды! Да ещё таким идиотским способом. Мне, аристократу, они глубоко противны". И знаете, что произошло? Он, прищурившись посмотрел на меня и ехидно так заметил:
-- Ваша фамилия фон Адельманн, не так ли?
-- Да, именно так, -- с достоинством ответил я.
-- Знал я одного Адельманна. По-моему, он работал в гестапо. Это случайно не ваш папа?
Какова наглость, а?! Я собрал всё презрение, которым располагал на тот момент, и процедил сквозь зубы:
-- Нет! Это не мой, как вы изволили выразиться, папа… Это мой дядя.
Он нахально засмеялся и подмигнул мне. Нет, вы можете себе представить: он, какой-то жалкий мелкий лавочник, бывшая пивная бочка, осмелился подмигивать мне, графу фон Адельманну! Кровь бросилась мне в голову, я едва не вышел из себя.
Граф откидывает одеяло и садится, спустив ноги.
На нём серая, мешковатая пижама, застёгнутая до самого подбородка.
Вот каково это гнездо, вот кого они здесь пригрели. Но этот паршивый недобитый наци не так меня раздражает, как сосед слева. Лицедей! Паяц на ниточке! Актёр! Разумеется, бывший. Ха, воображает, что он всё ещё Гамлет. Мою медсестру… Кстати. Сестра!... Сестра, чёрт бы вас подрал, подадите вы мне утку, наконец?!
Сестра (из-за кулис). Ещё одну минуточку терпения, господин граф. Я уже почти у вас.
Граф (раздражённо). Бьюсь об заклад, что она у этого, слева. Я давно замечаю, что он её обхаживает. Он называет её Офелией. Ещё произносит так противно, так неестественно, так пафосно: Оффэлия. Скоро вы увидите эту Офэлию. Если она мне утку принесёт. Я тут недавно, всего три дня, и видел её лишь однажды. Но мне хватило… А этот, слева дошёл до такого бесстыдства, что пришёл ко мне знакомиться. Подумать только! Жалкий актёришка, шут гороховый! Стучит в дверь. Я говорю: войдите. Войдите, говорю я, ещё не зная, кто стоит за дверью. Дверь медленно открывается и этот вступает в мои апартаменты. Именно "вступает" -- я настаиваю на этом определении. На пижаму накинул суконное одеяло, вот так…
Граф встаёт, берёт одеяло и перебрасывает его через плечо.
Он, наверное, представлял себе, что так ходят коронованные особы или, по крайней мере, их придворные. Чёрт его знает, что он там себе представлял. Болван! Протухший продукт системы Станиславского. А походочка -- ну чистый гусь. Он считал, что картонная бутафорская корона, и та, существующая только в его воображении, даёт ему право вот так запросто приходить ко мне, истинному дворянину. Ну, как вы понимаете, разговора не получилось. Он мне: будем знакомы, дорогой сосед. Нет, говорю, не были и не будем. Он стал пыхтеть, чего-то там загоготал, начал произносить всякие слова: заносчивый сноб, демократическое общество… И прочую дребедень. Он рассчитывал, что я обижусь. Дважды болван! Снобизм -- неотъемлемый компонент аристократизма. Да, мы другие. Наша главная забота это стиль. Невозможно объяснить человеку не нашего круга, что именно мы вкладываем в это понятие. Носить туфли от Ллойда -- это стиль, одежду от Валентино это стиль. Ездить на Майбахе это хороший стиль. Жить в старинном особняке -- это настоящий стиль. То, что он давно не санирован, даже лучше, это великолепный стиль. Это придаёт ему непостижимое очарование инкунабулы. Некоторые выскочки, нувориши, у которых вместо этого внутреннего камертона толстый кошелёк, плюхаются в свой Ламборджини и думают, что это стиль. А на ногах-то, на ногах! Саламандер. Дешёвка для плебса! Кстати. Сестра! Сестра-а! Вы что, меня уморить хотите? Принесите утку немедленно!
Сестра (из-за кулис). Да-да, бегу!
Граф. То летит, то бежит, орлуша. Не могу больше -- сейчас взорвусь.
Садится на кровать.
А вчера я узнал, кто живёт надо мной. Старушка одна. Говорят, что в прошлом она была известным врачом. Может, кому она и была известна, но не мне. Общаться с человеком, который копается в чужих внутренностях! Фи! Кель моветон. Но самое главное не это. Знающие люди шепнули мне, что она… ну как бы вам сказать… ну, принадлежит к определённой нации… Нет-нет, я не антисемит, в нашей среде это не приветствуется… Но всё же согласитесь: я, и под одной крышей с... Да ещё и она сверху. Конечно, я ничего не сказал. И даже не показал виду. Но... как-то, знаете ли, неприятно. Теперь вы сами видите, как я одинок. Совершенно не с кем словом перемолвится. О! Шаги. Наконец! Она идёт.
Он ложится в постель и укрывается одеялом до подбородка.
Входит медсестра Клара.
Это женщина лет пятидесяти
невыразительной внешности в очках
с ненормально толстыми стёклами.
В руках она несёт что-то, прикрытое белой салфеткой.
Клара. Ну вот, господин граф. И напрасно вы нервничали. Видите, ничего не случилось. А вот и ваша утка.
Граф (слабым голосом, как свои первые реплики). Что?
Клара. Утка. Вы же просили.
Граф резко откидывает одеяло и вскакивает.
Граф (громко, высокомерно). Вы что себе тут позволяете, Himmeldonnerwetter?!! Я не просил, я требовал! И ваша обязанность -- выполнять. А не строить глазки этому ничтожеству слева. Если бы вы служили у меня, в моём замке, я бы вам показал, что значит служба в приличном месте. Вы бы у меня по струночке ходили...
Клара (снисходительно не обращая внимания на его тон). Да вы ложитесь, господин граф. В ногах правды нет. Но, конечно, не в ваших.
Граф (удивлённо, слегка смягчаясь). А что а них особенного?
Клара. Я ими восхищаюсь. Они такие...как бы вам сказать... такие...чистые, такие… аристократические.
Граф. Вы находите? Что ж, вы наблюдательны. И откуда что берётся.
Ложится в постель, накрывается одеялом.
Клара протягивает ему утку, прикрытую салфеткой.
Граф. Что это вы мне тычете?!
Клара. Утку. Вы же про... извините, вы же требовали.
Граф (вновь вспыхивая). Вы что, издеваетесь? Какую утку?! Вы не на охоте! Хотел бы я знать, кто принял вас на работу. Умение подбирать персонал -- основное качество управляющего. Могу себе представить, какое ничтожество этот ваш управляющий. Вот вы, например, хоть учились где-нибудь чему-нибудь?
Клара. Да, конечно, господин граф. Я получила неплохое образование. В Италии. Но кому здесь нужен специалист по творчеству Данте? (тяжело вздыхает) Пришлось пойти в официантки. Ну а потом окончила курсы, и с тех пор здесь.
Граф. Ага, в Италии. Я так и думал. Знаю я эту итальянскую аристократию. Пышные титулы, нанизаные на запах чеснока. Стиля -- ноль. Н-да-с… А как вы в Италию… ладно, давайте вашу утку (засовывает её под одеяло, откуда доносится журчание)… а как вы в Италию попали? Небось, денег-то на образование у ваших родителей было негусто. Кто ваш отец?
Клара. Да у моего покойного папаши-дворника денег не было даже для того, чтобы мне чулки купить. Сама когда-то удивлялась, с чего это он так расщедрился. А когда я спросила, он сказал, что это ему какой-то богатый павлин подарил.
Граф поднимает голову и внимательно смотрит на Клару.
Граф (про себя). Да нет. Чепуха. Совпадение. (высокомерно) Вот что, милая. Вы идите по своим делам. Если мне что нужно будет, я вас позову. Утку пока оставьте -- она может мне сегодня понадобиться.
Клара, повернувшись спиной к графу,
роняет салфетку, наклоняется за ней.
В этот момент граф с явным удовольствием шлёпает
её по заду. Клара взвизгивает "Нахал!" и убегает.
Граф (вздрагивая всем телом). Й-е-эх!! Вот так турнюр! Люблю я это дело! Зачем только я женился на снулой треске? Одни кости. В постели, как в склепе: мёртвая тишина. Эх, ошибки молодости! А с этой бабёнкой я не прочь бы побарахтаться. Если снять с неё очки... Впрочем, женщина в очках -- это изысканно-эротично. Вот когда мне было лет тридцать…
Он резво вскакивает с кровати
и мгновенно трансформируется:
срывает с себя пижаму, под которой
оказывается элегантный костюм,
скидывает парик, приклеивает
щегольские усики и превращается
в тридцатилетнего денди.
Комната тоже преображается:
исчезают больничная койка и тумбочка,
а вместо этого появляется красивый
диван и прочие атрибуты
дорогого дома.
Входит юный Макс.
Макс. Послушай, Клаус, мне нужно поговорить с тобой, как мужчина с мужчиной.
Клаус (иронически, раскуривая сигару). Вот как? Когда это ты успел им стать?
Макс. Да уж стал. Правда, дипломом это гордое звание подтвердить не могу. Нашлась добрая фея, преподавшая мне науку страсти нежной.
Клаус. Я не в этом смысле, пошляк.
Макс. А я именно в этом… Ну ладно, давай хотя бы на время оставим этот тон. У меня неприятности, и я прошу тебя помочь мне.
Клаус. По маминому завещанию я должен помогать тебе. Если ты помнишь, я уже не раз выручал тебя. Постараюсь и на этот раз. Ну и куда ты в очередной раз влип?
Макс. Не удержался. А ей всего тринадцать.
Клаус. Да ты спятил!
Макс. Скорее всего. Ты только Беате не проболтайся.
Клаус. Ну ты и скотина!.. Слушай, а это не та девочка, которая вчера подстригала розы в моей оранжерее?
Макс. Ну да. Та самая.
Клаус. Н-да! Такой бутончик сорвал. Нехорошо… (возмущённо) И чего ты вечно вперёд лезешь?! Будто у тебя нет старшего брата.
Уходит.
Макс. Если Беата узнает, тюрьма покажется мне райским уголком.
Входит Беата.
Она одета сексуально, почти вызывающе.
Беата. Ты один?
Макс. В эту минуту или вообще?
Беата. Про "вообще" я знаю. А где муж?
Макс. Он ушёл. По делу.
Беата. Тем лучше.
Макс. Очень надеюсь.
Он подходит к Беате и запускает руку под её короткую юбку.
Беата (отталкивая его руку). Ты что, Макси, ты что! Он же может каждую минуту вернуться. Нет, нет, прекрати! Я не для этого здесь.
Макс (с искренним изумлением). А для чего же ещё? У тебя вроде бы ко мне других интересов нет.
Беата. Я пришла поговорить с тобой.
Макс. Поговорить? А-а-а…Надеюсь, на интеллектуальную тему. Предполагаю, что о теории относительности. Или, в худшем случае, о смысле жизни. Нашей с тобой в частности.
Беата. У нас с тобой, Макси, нет никакой жизни. Её нет, и быть не может. Во всяком случае пока.
Макс. Это почему же? Брось моего братца, этого самодовольного павлина, и уходи ко мне.
Беата. Ну конечно! Лучшего ты придумать не мог? Уйти к тебе, молокососу.
Макс. Чего это ты вдруг вспомнила о моём возрасте? Когда ты ложишься со мной в постель, это обстоятельство не кажется тебе таким уж отвратительным.
Беата (назидательно). Милый мой, жизнь проходит не только в постели.
Макс. Смотря чья. Твоя -- преимущественно там. По понедельникам и четвергам ты ездишь в Кройцберг к своему массажисту -- как бишь, его зовут? Что-то такое на "м" -- Мориц? Марк? Ах да, конечно, как же я забыл -- Макс.
Беата. Кстати, прекрасный специалист!
Макс. Ну ещё бы! Молодой, ретивый.
Беата (мечтательно). Руки просто волшебные.
Макс. Да уж. Старается, негодяй -- клиентка-то богатенькая.
Беата. Неужто только ради денег? А мне почему-то казалось…
Макс. Нет-нет, конечно -- мастерство не скроешь.
Беата (подходя ближе и ласково ероша его волосы). Ага, мастерство такое, что не видать мастерства. Ах, подлец ты, подлец!
Макс. А ты шлюха. Наставляешь рога моему брату. Здесь задета фамильная честь. Но я не об этом. Значит, про понедельники и четверги мы выяснили. А что же происходит у нас по вторникам и средам? А по вторникам и средам ты делаешь шопинг в Гамбурге. Как называется отель, где заканчиваются твои походы по бутикам? Что-то я подзабыл. Ах да, конечно -- отель "Маритим". Туда ты ходишь рыдать, если не удалось купить именно ту шляпку, ради которой ты и ездила в Гамбург. Мне приходится тебя утешать.
Беата. Ну-ну, продолжай.
Макс. Остаётся пятница. В пятницу ты берёшь выходной. Это святое! Тем более, что надо собрать силы перед прыжком из одной постели в другую: ведь субботу и воскресенье ты полностью посвящаешь себя мужу.
Беата (задумчиво). И за что я только люблю тебя? Ведь ты же просто скот!
Макс. По-видиму, ты страдаешь скотоложеством.
Беата. Ты знаешь, я очень боюсь, что твой брат тоже начинает подозревать меня в этом.
Макс. Чепуха! Он слишком самонадеян. А хочешь, я его прямо спрошу?
Беата. Ты что, с ума сошёл?
Макс. Мой знакомый психиатр утверждает, что никогда за всю свою профессиональную карьеру не встречал человека более нормального, чем я. Так что, спросить?
Беата. Ну, если хочешь меня потерять, пожалуйста.
Макс. А если я хочу тебя приобрести?
Беата. Зачем я тебе? Ведь я шлюха -- ты сам это сказал.
Макс обнимает её.
Макс. Я пошутил, любимая (целуются).
Беата (нехотя отталкивая его). Ну всё, всё.
Они с трудом отрываются друг от друга и садятся -- она в кресло, он на диван.
Беата (задумчиво). Знаешь, Макси, о чём я думаю?
Макс. Это что же: кроме траханья и шляпок?!
Беата (так же задумчиво). Ведь я очень хотела бы стать твоей женой. По крайней мере ты перестал бы бегать по девочкам: на них у тебя бы сил не оставалось.
Макс (иронически). Ты самоуверена, дорогая.
Беата (не замечая его иронии). Но только на что мы будем жить? Ведь всё ваше фамильное состояние сосредоточено в руках Клауса.
Макс (в том же шутливом тоне). А мы возьмём, да и отравим его.
Беата (не меняя интонации). И об этом я тоже думаю.
Макс (оторопев). Ты это что, серьёзно?
Беата. Ну что ты, что ты! Это была шутка.
В соседней комнате раздаётся телефонный звонок.
Макс. Извини. Я подойду.
Уходит.
Беата. Это была шутка. Тётя шутит. Почему бы ей не пошутить? Она же попала двумя ногами в масло. Вышла замуж. Правда, не за принца, а всего лишь за графа -- но с горчичкой и граф пойдёт. Кто из моих девчонок мог мечтать о таком счастье. Да, мне повезло. Я это сразу почувствовала. Особенно в первую брачную ночь, когда мой муж, переодевшись в роскошный шлафрок, закурил трубку и сел у камина просматривать газету. Я бродила по комнатам, не понимая, что происходит и что мне делать. Наконец, Клаус поднял глаза и сказал (пародирует речь Клауса): "Графиня, можете лечь в постель, но постарайтесь не заснуть: вы мне сегодня понадобитесь". Вот так я рассталась со своей девственностью. А заодно и с иллюзиями. До чего же он скучен, господи, боже мой! Всё исключительно по расписанию, в одно время, в одной позе. И что особенно отвратительно: молча и ровно дыша. Сударыня, всегда спрашивает он меня после, сударыня, я надеюсь, что доставил вам несколько приятных минут. Конечно, граф, отвечаю я. И почти не лгу: правда, не несколько, а только одну, но зато какую! -- это когда он встаёт и уходит спать к себе. Он был обречён стать рогоносцем. Первый раз это случилось через три месяца после свадьбы. Я отдалась водопроводчику. Из чистого любопытства. К моему удивлению, секс оказался довольно симпатичным занятием. И совсем не скучным. Распалившись, водопроводчик назвал меня "моя гаечка". Мне это очень понравилось: так экзотично. После этого события в нашем доме довольно долго выходила из строя сантехника -- водопроводчику было чем заняться. Потом мне это слегка поднадоело: я поняла, что после занятий любовью хочется ещё о чём-то поговорить. Правда, с моим водопроводчиком мы часто рассуждали о функциях фановой трубы. Но вскоре мне захотелось чего-то более простого, примитивного, мне хотелось в паузах говорить о литературе и живописи. И я бросила водопроводчика. Он упал, громыхнув разводным ключом. А я вернулась к мужу: после блеманже иногда приятно погрызть кукурузную лепёшку. Если недолго. Однажды я попала на концерт одного довольно известного пианиста. Мне очень понравился покрой его фрака. Да и то, что находилось внутри него, имело довольно импозантный вид. Помню, что в тот вечер на мне было маленькое французское чёрное платье. Направляясь к нему за кулисы, я сожалела только о том, что оно было недостаточно для этого случая маленьким. Я постучалась, вошла и сказала какой-то дежурный комплимент. Вежливый маэстро пригласил меня сесть. Я села напротив него и закинула ногу на ногу. Дальше я могла говорить всё, что угодно, так как он был полностью поглощён разглядыванием того, что я ему позволила. С пианистом я пробыла около года. Мне даже удалось один разок съездить вместе с ним на гастроли -- сейчас уже не припомню, что я наврала Клаусу. Но тот ничего не заподозрил -- он, как всегда, был занят размышлениями о собственном происхождении и не замечал того, что творилось под его аристократическим носом. Ну а потом открылись шлюзы. Я не упускала ни одного удобного случая. Если бы всех, с кем я хоть разочек переспала, выстроить в одну шеренгу, то получилась бы очередь, как на регистрацию в аэропорту. А тут подрос Макс. Ему было шестнадцать, когда я стала ловить на себе его не совсем родственные взгляды. Я сразу поняла, что он обещает вырасти в интересного мужчину, и начала его прикармливать: то вроде случайно коснусь его руки и, видя, как он заливается краской, понимала, что мои прикосновения его волнуют. То улавливала момент, когда он занимается чем-то в гостиной, и, выходя из нижней ванной комнаты, небрежно обернувшись полотенцем, поднималась по лестнице на второй этаж. Трусики я, конечно, при этом надевать забывала. Боковым зрением я видела, как он неловко норовил подобраться поближе к лестнице. Но я твёрдо решила подождать, пока ему исполнится восемнадцать: перспектива попасть в тюрьму за совращение малолетних мне совсем не улыбалась. Тем более, что недостатка в мужском внимании я не испытывала. Я прекрасно помню наш первый раз. Это случилось в день его восемнадцатилетия -- я решила сделать такой подарок мальчику. Как он мне сам потом сказал, лучшего подарка он никогда в жизни не получал. Он был в восторге. Это меня нисколько не удивило. Но меня удивило то, что точно такой же восторг испытала и я -- опытная и, к тому времени, уже довольно циничная женщина. Что-то перевернулось во мне. Я испугалась, когда поняла, что расстаться с этим мальчиком мне будет очень тяжело. Он пришёл всерьёз и надолго. Вот тогда-то мне впервые в голову пришла мысль…
Она останавливается посредине сцены.
Из двух противоположных кулис входят Клаус и Макс.
Клаус и Макс (одновременно). Моя любимая!
В изумлении смотрят друг на друга.
Макс (растерянно). Моя любимая передача была сейчас по телевизору. Ну, ты знаешь, Клаус -- это… как она называется… ну, где… про малярные работы рассказывают.
Клаус. Да ты просто обалдел! Зачем тебе знать про малярные работы?
Макс. Ну не скажи. В жизни всё может пригодиться.
Клаус. Макси, я уже устал повторять, что потомок такого древнего рода как наш, должен, ну просто обязан! интересоваться совершенно иными вещами. Например. Когда ты последний раз играл в гольф?
Макс (иным тоном). Да плевал я на твой гольф.
Беата (лицемерно). Гольф это так стильно! Не правда ли, мой дорогой? Мне ужасно нравятся мужчины, которые играют в гольф. Они так элегантно размахивают этой... как её? Ну, палкой этой. Я не могу без душевного трепета смотреть, как они заносят её за спину, выворачивая при этом пятку правой ноги (показывает позу гольфиста). Это шарман, настоящий шарман! Ну, я вас оставляю, господа. Мне нужно пойти припудрить нос.
Уходит.
Макс. Ну что, Клаус? Что ты там узнал насчёт малышки?
Клаус. Из-за тебя я снизошёл до посещения дворника. Он будет молчать.
Макс. А она? Ты её видел?
Клаус. А она, по-моему, вообще ничего не поняла. Ты что, её напоил перед этим?
Макс. Напоил! Ну ты скажешь! Пятидесяти граммов коньяка вполне хватило.
Клаус. Так ты этого ребёнка ещё и алкоголиком сделал. Ну ты и свинья!
Макс. А что ж, прикажешь -- по живому, что ли, резать?!
Пауза, во время которой братья лениво просматривают старые журналы.
Макс. Послушай, Клаус, я давно хотел тебе сказать, что пора бы мне стать финансово независимым.
Клаус (не отрывая глаз от журнала). Становись. Кто ж тебе не даёт.
Макс. Ты.
Клаус (откладывая журнал, с искренним удивлением). Я?! Что ты имеешь в виду?
Макс. Я имею в виду мою долю наследства.
Клаус. Ах, вот ты о чём. Ну уж нет! Я не хочу, чтобы ты промотал все наши деньги. Спустил их на шлюх и демонстрации. Подрасти, остепенись... Женись, в конце концов.
Макс. Ты действительно хочешь, чтобы я женился?
Клаус. Ну, не сейчас, конечно. Сначала нужно университет окончить.
Макс. Значит, пока я учусь, ты будешь выдавать мне деньги на гамбургер и колу. А других потребностей, по-твоему, у меня быть не может.
Клаус. Может. Но не должно. Даже в семье Её величества королевы Великобритании дети и внуки занимаются чем-нибудь общественно-полезным. А я не Георг VI.
Макс. Так ведь ты мне и не отец. Да и я не дофин. И когда ты, наконец, прекратишь играть в Ганноверскую династию. Кого сейчас интересуют титулы, я тебя спрашиваю.
Клаус. Меня! А до остальных мне дела нет. Монархия и дворянство -- вот основа миропорядка. Да, это несовременно, я знаю. Но это единственный способ жизни на нашем маленьком шарике. А декларируемые тобой и такими, как ты, демократия и равенство между людьми, это иллюзия. Причём, иллюзия, опасная для человечества. Вот скажи, Макс, где в природе ты видел равенство? В какой стае оно есть, я тебя спрашиваю. А человек это не более, чем животное.
Макс (задумчиво потирая подбородок). Жениться, говоришь? Я поговорю с Беатой.
Уходит.
Клаус. Эй, эй! Стой! Ты куда? И при чём здесь моя жена?
Постояв минуту, он медленно подходит к шкафу,
достаёт оттуда больничную серую пижаму и седой парик.
Свет постепенно меркнет.
В глубине сцены появляется кровать,
которую мы видели вначале.
Клаус надевает пижаму, парик,
отклеивает щегольские усы, ложится на кровать
и до подбородка укрывается одеялом.
Затемнение.
Тротуар перед входом в кафе. За столиком сидит Макс. Он повзрослел, отпустил аккуратную бороду, стал солидным господином: с тех пор, как мы с ним познакомились, прошло десять лет.
Макс (смотрит на часы). Совершенно не понимаю, чем это кафе привлекло моего брата. Заурядное заведение. Впрочем раньше, в дни моей бурной молодости, оно, наверное, понравилось бы мне. Тогда я презирал дорогие рестораны. Удивительно, как время меняет отношение человека к предметам и явлениям. И что самое страшное -- к людям. Когда Беата была женой Клауса, я был готов всё отдать за одну ночь с ней. Ей-Богу! Это не пустые слова. Она могла меня в косы заплетать. А лютая, звериная ревность, превращавшая мою жизнь в круглосуточный кошмар! После наших безумных свиданий она вставала с постели, на которой две минуты назад выла от наслаждения и страсти, принимала душ, смывавший с её тела не только пот и другие жидкости, но и само воспоминание обо мне, и, вымытая, чистая и непорочная, ехала домой. Я оставался один, и моё воображение, раболепно улыбаясь, угодливо подсовывало мне картинки её встречи с мужем. С поразительной чёткостью, будто смотрел в экран телевизора, я представлял себе, как наступает вечер, как она, только что извивавшаяся подо мной, обнимает Клауса, как он, ни о чём не подозревающий, задирает её ночную рубашку, каждый шовчик которой был мне знаком, как его ленивая рука щупает её грудь, как она, перевернувшись на спину, обнимает его, раздвигает под ним ноги и, забыв обо мне, вновь наслаждается. Наслаждается другим мужчиной и другим наслаждением. В такие минуты я был готов убить и её, и его, и себя. Она прекрасно понимала мои чувства и играла на них, как пианист-виртуоз на рояле.
Не могу забыть, как она чуть было не уговорила меня отравить собственного брата! И я был почти готов, потому что мысль о том, что, если бы мой брат внезапно исчез, я мог бы безраздельно обладать её прекрасным телом, делала меня почти безумным. Когда я сейчас вспоминаю об этом, мне становится страшно и стыдно. Потом она нашла более простой и менее кровавый выход: она бросила Клауса и ушла ко мне. Она получила меня и деньги, а я -- её тело и новые мучения. Теперь я, как профессиональный сыщик, отслеживал каждый взгляд, который она бросала на любого постороннего мужчину. У неё и в мыслях ничего ещё не было, а я уже рисовал красочные картины её измен. Презирая и ненавидя себя, я часами стоял за каким-нибудь деревом в ожидании и страхе, что она, выйдя от педикюрши или модного салона, пойдёт в неизвестном мне направлении. А там, конечно, её уже ждёт он. Кто "он", я понятия не имел, но, зная её, не сомневался в том, что он существует. Тем не менее, мне ни разу не удалось уличить её в чём-то -- по всей видимости, в те времена она ещё была верна мне, и я предвосхищал события. Но ревность загнала меня в тупик, и порой я ловил себя на том, что, не находя подтверждений её супружеской неверности, я испытывал что-то вроде разочарования. Я стал мазохистом. Мне страстно хотелось получить право сказать себе: "я женился на шлюхе и сам обрёк себя на эти страдания". Наверное, это был голос совести: думаете, мне было легко смотреть в глаза брату после того, что я подло отнял у него жену. Кстати. Когда это случилось, Клаус повёл себя благородно. Я не услышал от него ни слова упрёка. А меня всего корёжило, когда, разговаривая с ним, видел перед собой глаза Беаты и слышал её мелодичный голос, запросто произносивший страшные слова -- "никто не заподозрит, мы станем богатыми и счастливыми, купим дом где-нибудь в Южной Америке, а когда вернёмся, всё будет забыто". Она, подобно Клавдию, вливала этот яд мне в уши, и я не убил её тогда, и даже не ударил, и даже не выгнал, и даже не ушёл сам. И, конечно, ничего не сказал брату. А он сохранял лицо -- когда Беата бросила его, держался в высшей степени достойно: выделил ей часть своего состояния. Когда же он узнал, что ушла она ко мне, отдал мне и мою часть. Таким образом у нас оказалось гораздо больше денег, чем осталось у него.
Ну вот. Первые пять лет я прожил в состоянии истерики. А потом вдруг, как отрезало. Мне стало всё безразлично. В том числе и Беата. Я вернулся в университет, полностью погрузился в учёбу и меня перестало интересовать, как моя жена проводит свободное время. Затем диплом, поиск приличного места. И тут мне повезло: мне предложили небольшую, но перспективную должность в огромном международном фармакологическом концерне. К тому времени отношения с Беатой сильно напряглись. В постели всё разладилось, и в этом был виноват я сам: мои больные фантазии уничтожили прекрасную реальность, убили её и останки разметали по ветру. Беата не понимала, что со мной происходит. Да я и сам это плохо понимал. Она пыталась говорить со мной, пыталась что-то исправить. Но я будто оглох. И в этот момент на горизонте вновь возник Клаус. Несколько лет до этого мы совершенно не общались, даже не звонили друг другу. А тут -- будто он что-то почувствовал, и пришёл. Просто так, без предупреждения. И опять же таки вёл себя безукоризненно: ни о чём не вспоминал, был вежлив и доброжелателен. Холодноват, конечно. И я тогда подумал, что аристократическое происхождение и соответствующее воспитание это всё же не пустой звук. С тех пор он начал заходить к нам на правах родственника. Постепенно смущение, которое поначалу испытывала Беата, прошло, да и мои отношения с ним стали возвращаться на прежние позиции. Честно говоря, я не очень удивился, когда Беата сообщила мне, что возвращается к моему брату. Более того -- я испытал облегчение. Мне казалось, что таким образом будет восстановлена справедливость: будто я вернул вещь, которую украл. Я думал, что теперь смогу смотреть Клаусу в глаза, не испытывая угрызений совести и стыда. Но это было моё очередное заблуждение. Опять началась дурацкая делёжка денег. К тому времени я уже занимал довольно высокое положение в концерне, и зарабатывал вполне достаточно для того, чтобы отказаться от моей доли значительно исхудавшего наследства. Не знаю, как Клаусу жилось с Беатой, как он смог ей всё простить, но то, что она не была счастлива, я знаю совершенно точно. Потому что месяца два спустя мы вновь оказались с ней в одной постели. И всё началось сначала. А через два года она умерла. Погибла. Нелепо погибла: попала под машину. Это случилось среди бела дня на тихой улице, где практически автомобильного движения-то и не было. Машина выехала из-за угла и только слегка коснулась её бампером. От неожиданности она отшатнулась, потеряла равновесие и упала. Ничего страшного не произошло бы -- в худшем случае она отделалась бы синяком. Но при падении она ударилась виском о поребрик и скончалась на месте. Вы можете подумать, что общее горе сблизило нас с братом. Я сам так думал вначале. Но вышло совсем наоборот. Клаус замкнулся, озлобился, окончательно зациклился на своём графстве. Он всегда был заносчивым, а после смерти Беаты, стал просто невыносимым -- колючим, жёлчным...
Входит Клаус.
Клаус. Давно ждёшь?
Макс. Да нет, минут десять-пятнадцать.
Клаус. Извини, дела. Я прямо из клуба. Закажем что-нибудь?
Макс (оглядывается). Здесь?
Клаус. А почему нет? Надеюсь, что приличный кофе мы сможем здесь получить.
Он машет рукой, подзывая официантку.
. К их столику подходит молодая женщина.
Официантка. Что вам принести, господа?
Клаус. Два кофе.
Официантка пристально вглядывается в братьев.
Макс. Что-то непонятно?
Официантка. Нет-нет. Я просто хотела узнать… Простите.
Уходит.
Клаус. Странная особа. Мне кажется, что я её где-то видел. Ну, так зачем я тебе понадобился?
Макс. Послушай, Клаус, вот уже два года как Беаты нет с нами. Многое изменилось, как ты видишь. Я уже давно не тот шалопай, которого ты отчитывал когда-то. Посмотри -- мы оба с тобой одиноки. Ведь мы же братья, в конце концов! Мне кажется, нам нужно держаться друг за друга…
Клаус (высокомерно). Я ни в ком не нуждаюсь.
Макс. Я очень виноват перед тобой.
Клаус. Уж не хочешь ли ты сказать, что сожалеешь о том, что сделал? Если ты скажешь "да", то это будет означать, что как раз ты нисколько не изменился: продолжаешь лгать мне.
Макс. Ты не можешь требовать от меня сожалений: я любил её. И я хочу, чтобы ты это понял и простил меня.
Клаус. Ты оскорбил мою дворянскую честь! О мужской я уже не говорю. Ты считаешь, что я смогу это забыть?
Появляется официантка.
Официантка. Ваш кофе, господа.
Она ставит чашки на столик и отходит в сторону.
Голоса братьев и звон чашек становятся всё тише и тише.
Над их столиком постепенно гаснет свет.
И одновременно с этим луч прожектора
освещает стоящую в стороне официантку.
Официантка (глядя на о чём-то шёпотом беседующих братьев). Я смотрю на Макса, который даже не догадывается, кто принёс ему кофе, и задаю себе вопрос: мучился ли он когда-нибудь угрызениями совести из-за того, что когда-то изнасиловал меня, тринадцатилетнюю девочку. Может быть и мучился. Но только напрасно: никто никого не насиловал -- я сама этого захотела. Да, уважаемые дамы и господа, можете меня презирать, но я сама захотела этого: я была очень любопытна. Я получила то, что хотела. И, что стало для меня приятной неожиданностью, ещё многое другое: хорошее образование, воспитание, а главное -- Италию. Разве имела право я, дочь дворника, мечтать об Италии? И вообще, о чём может мечтать дочь дворника? О новой метле? Об острых садовых ножницах, которыми отец заставлял меня подстригать розы в оранжерее графа? Нет. Мне хотелось другого. Я была самой настоящей Золушкой. Италия стала моим балом, но приехала я туда не в карете, а на диване Макса. Во мне очень рано проснулась женщина. Моя девственность тяготила меня уже в тринадцать лет. В то время я очень много читала. Книжки я брала потихоньку в графской библиотеке. Слово "любовь" волновало меня необычайно. Я понимала, что в романах, которые я заглатывала десятками, что-то недоговаривается -- они были слишком целомудрены. Физическая сторона оставалась за скобками. А я по своей детской дурости думала, что именно в ней-то всё и дело. Поэтому я твёрдо решила познать это чувство. Но отдавать себя какому-нибудь конюху я не собиралась. И я выбрала мужчину, которого решила полюбить. Вы думаете, что это был Макс? Ничего подобного. Это был его старший брат -- граф Клаус фон Адельманн. Но он не обращал на меня, маленькую и некрасивую девочку, никакого внимания. А когда Макс стал угощать меня коньяком, я решила, что отдамся ему, потому что он был братом Клауса, это была как бы часть его плоти. Ну и, чего уж скрывать, это тоже польстило моему самолюбию. Слушая всё это, вы наверное думаете про меня: маленькое циничное чудовище. Нет-нет, это я сейчас так рассуждаю. А тогда мне было очень страшно. Но любопытство и желание познать любовь были сильнее страха. Когда это всё случилось, я, хоть была маленькой, глупой и совсем неопытной девочкой, на всю жизнь поняла, что невозможно заменить одного человека другим. Даже если они близкие родственники.
Уходит.
Сцена вновь освещается полностью.
Макс. Я не могу достучаться до тебя. Ты разговариваешь так, будто ты единственный оставшийся на свете дворянин. Между прочим, я тоже не кондуктор на речном трамвае.
Клаус. Ты не кондуктор, ты гейдельбергский студент. А дворянство это даже не состав крови, это состояние души. Ну ладно, мне пора. Будь здоров. И иногда звони. Да, кстати. Ты спросил, что привлекает меня в этом кафе. Здесь я, проходя мимо, сквозь стекло когда-то впервые увидел Беату.
Уходит.
Макс. Состояние души! Что он понимает в моей душе. Он со своей не совсем в ладу. Но то, что я в душе остался гейдельбергским студентом, абсолютно верно. Порой, глядя на себя со стороны, я удивляюсь, как мне, когда-то вольнолюбивому и строптивому бунтарю, удаётся карьера. Ведь этому делу такие качества противопоказаны. Так же, как и романтизм. Однако всё меняется. И не только наше отношение к предметам, но и отношение предметов к нам. Каким совсем недавно -- а ведь это и впрямь было совсем недавно, чуть ли не вчера -- каким я был жадным и жаждущим! В моём юношеском воображении проходила вереница побед. Мне хотелось обладать всеми женщинами мира. И я уже начал было поход за этими трофеями. Но на моём пути встала Беата. В ней одной столпились тысячи женщин, которых я жаждал. Она ушла, и жажда ушла вместе с ней. Вот уже два года я живу один. Меня тяготит моё одиночество, и я замечаю красивых женщин. Но мысль о том, что кто-то из них может занять место моей Беаты, мне ни разу в голову не приходила. На эту вакансию конкурс никогда не будет объявлен. Я понимаю, что мне всего тридцать -- вся жизнь ещё впереди. Может быть даже, что когда-нибудь в далёком будущем она ещё преподнесёт мне приятный сюрприз -- теоретически я это допускаю. Но это допущение бесплотно и бесплодно, потому что в реинкарнацию я не верю. Может быть, где-то бродит по свету вторая Беата, но какова вероятность нашей встречи? Даже при самых смелых допущениях она равна даже не нулю, а абсолютному нулю. А суррогатов мне не надо. Здесь, по-видимому, берёт своё моя дворянская порода: любить всё настоящее -- и вещи, и чувства, и женщин. С годами я стал это лучше понимать: если автомобиль, то Майбах, если туфли, то Ллойд, если одежда, то Валентино, если женщина, то Беата. Хорошее -- оно всегда хорошо.
Вынимает из кармана трубку и медленно
набивает её табаком. Утрамбовывает
специальной лопаточкой, достаёт зажигалку
и со вкусом закуривает.
Встаёт, выходит на авансцену,
выпускает клуб ароматного дыма.
Макс. Если трубка, то Брокар.
Свет гаснет.
Затем постепенно сцена неярко освещается.
Выгородка первого действия:
кровать, тумбочка, стул.
На кровати лежит Клаус.
Это уже глубокий старик, которому далеко
за восемьдесят.
Клаус (тихо, жалобно). Сестра… Сестра…
Входит Клара.
Она тоже очень стара.
Клара. Иду, господин граф. Сейчас... Я уже не могу так быстро.
Клаус. Сестра, посидите со мной. Просто так. Мне очень плохо.
Клара. Я сейчас позову врача.
Клаус. Не нужно вызывать -- он уже идёт. Без вызова... Садитесь рядом.
Клара садится на стул у кровати.
Клара. У вас что-то болит, господин граф?
Клаус. Болит. Но то, что у меня болит, таблетками не вылечишь.
Клара (встаёт). Значит, должна помочь инъекция. Сейчас я сделаю вам укольчик, и сразу всё пройдёт.
Клаус. Сестра, у меня просьба есть: пожалуйста, не называйте меня больше так.
Клара. Как?
Клаус. Ну… "господин граф". Не надо.
Клара. Что вы, господин граф! Я уже так привыкла. Но я попробую. А как вас называть?
Клаус. Мне надоело быть графом. Я хочу хоть недолго побыть просто Клаусом. А можно я буду называть вас Кларой?
Клара. Господи, конечно. Мне так приятно.
Клаус. Клара, дорогая, если бы я верил в бога, то попросил бы вас позвать священника. Я хочу исповедаться. Но я не верю ни в бога, ни в чёрта, поэтому я исповедуюсь перед вами.
Клара (с испугом). Передо мной?! Что вы, господин граф!
Клаус. Да оставьте вы в покое этого графа! Какое значение всё это имеет сейчас. Дайте мне руку, Клара. Вы единственный человек, который был рядом много лет. Я понял, что жил неправильно. Носился со своим давно никому не нужным и не интересным происхождением, а настоящая жизнь, она бурлила и кипела рядом. Я осуждал своего брата за то, что он просто жил. Из-за этого я потерял его, самого близкого, самого родного человека. Моя жена, любить которую мне не позволяла моя идиотская гордыня, ушла от меня -- я сам виноват в этом. И даже когда она вернулась, я не смог измениться. Вы сами видели: за все годы ко мне сюда не пришёл никто. Никто! Это страшно. Для всех, кто знал меня, я умер много лет назад. Я устал быть мнимым покойником. Вот и всё, что я хотел вам сказать.
Клара. Ну что вы, господин граф. Что вы такое говорите?! Они все не стоят даже вашего воспоминания. Вы такой замечательный, вы такой красивый, вы такой… вы такой… я люблю вас… Я любила вас всегда, всю мою жизнь. Я полюбила вас, когда мне было всего тринадцать лет. Вы, конечно, не вспомните меня, маленькую, некрасивую, неуклюжую девочку, которая обрезала розы в вашей оранжерее. Я так мечтала о вас! Все годы, которые, благодаря вам, я провела в Италии, вы были со мной. Я засыпала с вашим именем на устах и вашей фотографией под подушкой -- я украла ещё тогда из вашей библиотеки. Всю жизнь моя душа была где-то рядом с вами. Но я не могла к вам приблизиться -- кто я такая? Дочка дворника, не более того. И вот наконец моя верность, о которой вы даже не подозревали, была вознаграждена. Случайно я узнала, что ваш брат собирается поместить вас в этот дом. Тогда у меня созрел план. Я бросила всё -- в то время я, после долгих поисков и неудач, работала литературным переводчиком с итальянского -- и пошла на курсы санитарок. Я как раз успела их окончить и, не без труда, устроилась на работу в этот дом. Вы себе даже не представляете, что со мной творилось, когда мне это удалось. Оставалось только дожидаться, пока вы здесь появитесь. И наконец, наконец! это произошло. Господин граф... Клаус, дорогой мой, единственный, родной, ты сделал меня счастливейшей из женщин. Почти двадцать лет я прожила с тобой, а ты этого даже не заметил. У нас всё было, как в жизни: мы ругались, мирились. Пик моего счастья был тогда, когда у тебя после инсульта отнялась правая рука, и я кормила тебя из ложечки.
Клаус с изумлением смотрит на неё.
Клара. Я была нужна тебе. А что может быть прекраснее для женщины, чем быть необходимой любимому мужчине. Ты ведь не знаешь, как часто я приходила в твою комнату, когда ты уже спал. Я сидела рядом -- вот так, как сейчас. Я смотрела на твоё прекрасное лицо, пытаясь разгадать, что ты сейчас видишь во сне. Ты был моим в эти короткие мгновения. Ты страдаешь от того, что никто не приходил к тебе. А я как раз мучительно боялась, что кто-то придёт, и этот кто-то украдёт несколько минут моего печального счастья. И все эти годы мне было страшно, что я выдам себя. Я знала, что если это произойдёт, ты потребуешь, чтобы меня уволили. Ты ведь не понимал, что мне ничего от тебя не надо, кроме права находиться рядом с тобой...
Клаус хочет что-то сказать,
приподнимает голову с подушки
и валится обратно.
Клара (вскакивает). Клаус! Клаус! Что с тобой? Тебе плохо? Сейчас, сейчас! Потерпи, я сделаю укол и всё пройдёт (склоняется над ним). Боже, он умер… Вот всё и прошло.
Снова садится рядом.
Видишь, как хорошо, что я успела тебе всё сказать. Теперь ты знаешь, что ты не одинок, что тебя любят. Ты только подожди немного -- ведь мы ненадолго расстались, правда?
Ганновер, 19 октября 2007,
Публикуется впервые, август 2008 год
© Juri Kudlatsch - Verwendung der Texte ohne Zustimmung des Autors ist verboten.
© Юрий кудлач - Перепечатка материалов без разрешения автора запрещена.