ТУАЛЕТ

Всё это происходило в одном маленьком грузинском городке. Попал туда Жора совершенно случайно. Думал, что ненадолго, а остался там на много лет. Городок был уютный, зелёный и какой-то весь домашний. Почти все жители знали друг друга по именам, а чаще - по прозвищам. На удивление быстро прижился Жора на новом месте и вскоре был также награждён прозвищем. Случилось это вот как. Поначалу Жора ни слова не понимал по-грузински, но постепенно из общего звукового потока начал вычленять отдельные слова. И когда узнавал их, радовался, как ребёнок: "Я понял, я понял!" Однажды один из соседей, не разобрав, что именно выкрикивает Жора, подумал, что он говорит: "Япония, Япония!" И закрепилось за Жорой прозвище "Япония". А так как слово это по звучанию чем-то напоминало мегрельскую фамилию -- Чкония, Мебония, то все начали называть пришельца Жора Япония.

Был Жора молод и уверен, как написал один поэт, "что мир Аллахом создан для него". Ему, как, впрочем, и всем нам в юности, казалось, что всё вокруг незыблемо, а сам он вечен.

И были у Жоры три друга -- Отар, Ираклий и Реваз. Познакомился Жора вначале с Ираклием. При весьма неприятных обстоятельствах. Шёл как-то Жора по улице и какой-то грузин, будучи уверен, что этот русский парень не понимает местного наречия, приятно улыбнувшись, матерно его обругал. Но он ошибся. Жора не только понял, но в ответ ознакомил грузина с такими выражениями, что у того волосы дыбом встали. Соврешенно очарованный жориными глубокими познаниями в этой области, Ираклий -- а это был именно он -- тут же принёс свои искренние извинения и добавил по-русски фразу, которая в свою очередь привела в изумление Жору: "Пошли в туалет -- я угощаю!". Но дело тут же разъяснилось. Оказалось, что в городке возле вокзала когда-то строили общественный туалет. По каким-то неведомым причинам строительство до конца доведено не было. Здание законсервировали, и постепенно оно пришло в полный упадок. Но нашёлся предприимчивый человек, сунул кому надо, здание отремонтировал, достроил и открыл там небольшую забегаловку. Готовил хозяин сам, а так как повар он был замечательный, то забегаловка эта быстро обрела постоянных посетителей, которые между собой её так и называли - Туалет.

С этого Туалета и началась дружба Жоры и Ираклия. Вскоре к ним присоединились ещё два друга Ираклия -- Реваз и Отар. Каждый день шли они вчетвером в Туалет и наслаждались сочными шашлыками, ароматным лобио и густым кахетинским вином. Они хлопали друг друга по плечам, клялись в вечной дружбе и нисколько не сомневались в том, что дружба их вечна, а они сами -- бессмертны.

У каждого из них был свой "конёк", и стоило кому-то из них на этого конька взобраться, как начинались иронические замечания, споры, возражения. Порою дело даже доходило до лёгкой драки, что делало их дружбу ещё крепче.

Отари любил вино и женщин. Он мог часами рассказывать о своих увлечениях и всё время находился в состоянии влюблённости в кого-то -- женатый Реваз только ухмылялся в свои густые широкие усы. Если же Отар не говорил о женщинах, что, впрочем, бывало редко, то говорил о вине. И тогда друзья замолкали, потому что Отари говорил о вине, как о живом существе. Он употреблял глаголы, которые применимы только к людям: вино в его рассказах волновалось, раздражалось, любило и ненавидело, страдало и наслаждалось. Он объяснял, чем лоза, выросшая на западном склоне виноградника отличается от лозы южной. Он находил удивительные, поэтические выражения для описания букета разных, но одинаково любимых вин. От него Жора узнал, что бывают вина не только белые и красные, но и чёрные, и даже зелёные.

Отар, как и все грузинские мужчины, мечтал иметь "Жигули". И то сказать -- какой джигит без коня?! "Ми сначала научились вадзиць, а потом -- хадзиць", часто повторял он. И мечта его неожиданно сбылась. Но о том, как это произошло, я расскажу немного позже.

Отар всегда был весел, беззаботен, дружелюбен и остроумен. Он был что называется душой компании.

Иное дело -- Ираклий. Он был патриотом. Невозможно не любить свою родину, но Ираклий делал это как-то особенно торжественно и мрачно. Он искренно полагал, что Грузия -- центр мироздания, и всё, что есть на Земле стоющее, сделано грузинами. Россию же и всё русское презирал. Правда для Жоры делалось исключение, потому что Жора был друг, а дружба -- превыше всего.

-- О какой русской культуре можно говорить, -- кривя губы, как-то сказал он, -- если даже ваш главный царь был грузин.

-- Какой это царь у нас был грузин? -- изумился Жора.

-- Пётр Первый, -- без тени сомнения заявил Ираклий.

-- Да с чего ты это взял?

-- Сначала посмотри на его усы, потом говори. И вообще! Все ваши великие (здесь Ираклий презрительно опустил кончики губ) люди были не русские: Пушкин -- эфиоп, Лермонтов -- шотландец, Толстой -- француз -- зовут Лео, да и половина "Войны и мира" по-французски написана, Бородин -- грузин, внебрачный сын нашего князя, Чайковский, Мусоргский и Достоевский либо поляки, либо евреи -- только у поляков и евреев фамилии заканчиваются на "-ский", Глинка -- чех (ты что, не знаешь, что в сборной Чехословакии по хоккею тоже есть Глинка?!), Чехов -- уж точно сын чеха. Да и русского языка вообще не существует в природе...

Тут Жора, ошалев от подобной логики, с криком "а на каком же языке ты, скотина, со мной разговариваешь?!" врезал Ираклию в ухо. Ираклий тут же возвратил долг с процентами. Завязалась динамичная драка. Друзья растащили их по углам, а через полчаса все четверо хохотали, вспоминая подробности. Никто серьёзного значения подобным эксцессам не придавал - их дружба была непоколебима.

Самым старшим и уравновешенным в их компании был Реваз. Его жена Кетино, в отличие от многих других жён, любила беспутных холостых друзей своего мужа, и они платили ей взаимностью. Все интересы Реваза были сосредоточены на его семье, что, правда, не мешало ему проводить массу времени в Туалете. Друзья принимали самое горячее участие во всех семейных радостях и горестях Реваза -- их дорогого Резо. Все трое восхищались вместе с ним первым зубом маленькой Лии, негодовали по поводу первого матерного слова, произнесённого четырёхлетним Тамазом, переживали из-за первой двойки школьницы Тамрико. Они провозглашали тосты за каждого из трёх детей в отдельности, желая им счастья и здоровья, потом поднимали бокалы за всех троих, а затем вновь пили за каждого поодиночке. За Кетино они тоже пили, и пили много, желая друг другу такой же преданной, понимающей жены. Резо приносил с собой в их компанию покой и чувство домашнего уюта.

Жора очень быстро усвоил процедуру грузинского застолья. Последовательность тостов была жёстко регламентирована, хотя тосты и разделялись на обязательные и произвольные. К обязательным относились тосты за родителей, за ушедших безвременно родных и близких, за детей и, конечно же, за Грузию-Сакартвело, которые все живущие там нежно и искренно любили. Затем провозглашались тосты за каждого сидящего за столом, причём для каждого находилось какое-то особое, тёплое слово. Сказать резкость или тем более - обидеть кого-то из присутствующих было просто немыслимо. Как-то раз не выказали должного уважения одной молодой даме (сущий пустяк: не наполнили вовремя бокал или что-то в этом роде). Она была русская, но выросла в Грузии и хорошо знала обычаи. "Как?! -- закричала она, обливаясь горючими слезами, -- не может быть! Меня обидели мужчины! И где! На грузинской супре!"

А порою, когда угасал энтузиазм и смолкал "веселия глас", вставал тамада и говорил:

-- Дорогие тосты продолжаются!

И веселье вспыхивало с новой силой и яростью.

Жора Япония по натуре был бродяга. За свои двадцать пять лет он успел объездить весь Советский Союз и пожить во многих городах. Во всех концах страны у него были приятели. Он много видел и много помнил. Он обладал талантом рассказчика и знал бесконечное множество песен. Однажды он принёс в Туалет гитару и потряс публику, спев несколько грузинских песен. Тогда подошёл к нему старый грузин и со слезами на глазах сказал:

-- Синок, шени чири мэ, за такие песни можно жизнь отдать. Диди мадлоба!

С этого момента Жора стал самым популярным человеком в Туалете.

-- Япония! -- кричали ему, -- сыграй Цицинатэлу, ну!

-- Жора! Япония! Спой "Чито, грито, чито маргелито"!

А его друзья гордились им и как должное принимали восторги публики и бутылки вина, которые по грузинскому обычаю присылались на их стол изо всех углов.

Они засиживались в Туалете далеко заполночь и только когда смертельно уставший хозяин намекал, что пора и ему отдохнуть, угощали его полным стаканом вина, который тот выпивал залпом и опрокидывал сухой стакан над головой, демонстрируя таким способом уважение к угощающему, и по старинной традиции произносили последний тост -- "за временное окончание нашего стола!" А потом ещё долго гуляли по ночному городу, провожая друг друга и не желая расставаться.

Однажды Отар совершенно неожиданно исчез. Друзья каждый день приходили к нему, но квартира была заперта. На телефонные звонки никто не отзывался.

Спокойный Резо предложил обратиться в уголовный розыск, где у него есть знакомый майор. Горячий Ираклий предположил, что Отара убили враги. Какие такие враги, он пояснить не мог, но привесил к поясу огромный охотничий нож и заявил, что если с головы его дорогого друга упадёт хоть один волосок, то он без всякого майора найдёт негодяя и зарежет его, как овцу, вах! Немало неприятностей он обещал и родственникам этого сукиного сына, а также его друзьям, родственникам его друзей и друзьям его родственников. Ироничный Жора предположил, что Отар просто переживает новый роман и токует где-то со своей новой пассией и высказал уверенность, что скоро он сам объявится. Так оно и вышло. Отар объявился через несколько дней и, безумно блестя глазами, рассказал поразительную историю.

-- Ровно десять дней тому назад, -- начал он, нервно закуривая и откидываясь на ребристую спинку скамейки городского парка, -- прихожу я вечером домой, а в дверях -- записка. В записке номер телефона. Тбилисский. А кроме него, такие слова: "Приехал твой дядя из Бразилии. Если хочешь его видеть, позвони. Гиви." Поначалу я просто обалдел: какой дядя? Из какой Бразилии? Кто такой Гиви? Потом слегка остыл и вспомнил, что когда-то, когда я ещё маленький был, мой покойный отец говорил, что его старший брат в незапамятные времена уехал в Бразилию. Я-то, конечно, об этом и думать забыл. Понимаете, в семье моего отца было восемь детей. Отец был самый младший, а вот этот самый дядя Бадри самым старшим был. И разница между ними была ровно двадцать лет. Тут я собразил, что по времени всё сходится и бросился звонить. Ну, поговорили мы с дядей, и я ночным поездом уехал в Тбилиси. Потому вас даже и предупредить не успел. Дядя Бадри оказался совсем на папу не похожим: отец мой был здоровенный мужчина. Все думали, что он гантелями балуется, а он, по его же утверждению, никогда ничего тяжелее собственного члена в руках не держал -- просто природа была такая богатырская. Я, к сожалению, не в него. Как глянул я на дядю, так сразу и понял, в кого я. Ну прямо я в старости -- дяде уже, как выяснилось, восемьдесят четвёртый пошёл. Ну, обнялись мы с ним, стал он папу моего вспоминать, какой он маленький был, как он его на руках таскал, да всю семью нашу, то да сё. Потом говорит: приехал я, мол, с родиной перед смертью попрощаться. В мои годы надежды нет, что ещё раз приеду. А ты, Отарчик, -- единственный мой родной здесь человек. Пойдём, говорит, покажи мне наш Тбилиси. Закажи такси -- пусть завтра нас весь день по городу возит. Я ему: дядя, так ведь это дорого -- такси на весь день заказывать, уж лучше мы пешочком. А он: сил у меня нет пешочком. А деньги -- тлен: у меня в Бразилии четыре кофейные плантации. Весь следующий день катались мы с ним по Тбилиси, он родные места узнавал и всё плакал. Вечером поднялись мы на фуникулёре на Мтацминду, стоим там наверху и на вечерний город смотрим. Красотища, ребята, я вам доложу, меня аж самого до костей пробрало. И тут мой дядя и говорит: Отарчик, говорит, я скоро уеду, и мы больше никогда не увидимся. Хочу подарок тебе сделать. Да такой, чтобы память тебе была. Говори, чего ты хочешь. Говори, не стесняйся -- у меня денег много. Даже слишком много. Я, ребята, просто ошалел. Стою дурак-дураком и молчу. А дядя Бадри мне в глаза посмотрел и, видать, глубоко заглянул -- сам догадался. Короче, в понедельник поехали мы с ним в "Берёзку", внёс он пять с половиной тысяч, а я получил квитанцию, что машина моя придёт через два месяца. Я даже цвет заказал - мой любимый, горчичный. Вот такие, ребята, бывают на свете чудеса.

Первым пришёл в себя Реваз.

-- Так это надо обмыть! -- заорал он. - Скорее в Туалет!

В тот день упились все. И даже хозяин.

Так проходил день за днём, год за годом. Дружба их крепла. Они научились обходить острые углы. Жора больше не дрался с Ираклием, а Резо не смеялся над любовными переживаниями Отара. Им казалось, что так будет всегда и предположи кто-то из них, что могут произойти какие-то изменения в жизни, остальные просто удивились бы и плечами пожали.

Наступил 198... год, и был он встречен друзьями, конечно же, в Туалете. Они поднимали стакан за стаканом, выкрикивали поздравления и хлопали друг друга по плечам.

А через несколько дней Реваз совершенно неожиданно бросил свою ненаглядную Кетино, своих любимых Лию, Тамазика и Тамрико и, женившись на молоденькой девушке, о существовании которой его друзья даже не подозревали, перестал ходить в Туалет. Где-то недели через три вдруг появился, глядя в угол, сообщил, что перебирается с новой женой в Тбилиси и, резко повернувшись, вышел, не оставив адреса.

Спустя несколько месяцев, июньской тёплой ночью возвращался Отари со свидания, полный любовью и прекрасным чёрным вином. За очередным поворотом серпантина его ждал стоящий у обочины самосвал. Затормозить он не успел.

После похорон Ираклий и Жора пошли в Туалет помянуть друга. Они молча выпили по стакану вина и разошлись, не простившись. Реваза на похоронах не было. Вскоре Жора узнал, что Ираклий, неожиданно отрекшись от своей русофобии, уехал в Ленинград и теперь уже можно сказать, что больше никогда в Грузию не вернулся.

............................................................

Жора живёт теперь в Америке. Говорят, работает тамадой на свадьбах -- опыт жизни в Грузии ему пригодился. Теперь у него и прозвище новое: Жора-Грузин. По друзьям он очень скучает и новых не завёл.

И только Туалет стоит незыблемо на том же месте. Но другие люди хлопают там друг друга по плечам, клянясь в вечной дружбе и не зная, что нет ничего вечного. И слава Богу, что они об этом не знают: дорогие тосты должны продолжаться. И они продолжаются!

Ганновер, Январь 1996

К содержанию